30

Мы с Джимом развернулись и дали деру. Сперва мы бежали в паническом ужасе, а когда сообразили, что за нами не гонятся, начали подпрыгивать и улюлюкать, хохотать, как помешанные, – точь-в-точь старшеклассники, только что забросавшие тухлыми яйцами дом директора школы. Я пока даже не думал о том, что остаток жизни Дольмечер проведет в психушке, где нам до него не добраться.

Под конец мы, постанывая, едва бежали. У начала пешего маршрута нас ждал Бун. С вертолетом.

Это был вертолет бригады новостей одной из бостонских станций. Бун согласился дать эксклюзивное интервью в обмен на то, что нас подбросят в Бостон.

– С меня хватит, – сказал Джим Грандфазер. – Завязываю с вашей ерундой.

Подойдя к пикапу, он тяжело привалился к нему, стараясь отдышаться. Я делал то же, уперев руки в присогнутые колени.

– Знаешь, секунд десять я был уверен, что ты спас мне жизнь.

– И я тоже.

– Давай считать, что ты ее спас.

– А пошел ты.

– У меня к тебе вопрос. Будь у тебя стрела, настоящая стрела для дичи, ты бы выстрелил?

Выпрямившись, Джим дернул плечом. Одна пола широкого плаща съехала, открывая колчан. Все рыболовные стрелы были использованы. Остались лишь три с широкими, острыми как бритва наконечниками.

– Нет, – ответил он. – Слишком опасно.

Я рассмеялся, решив, что он пошутил, но нет.

– Ты ведь натягивал мой лук. Если бы я пустил одну из этих, она прошила бы Дольмечера насквозь и убила бы еще пару человек.

– Хорошо, что до этого не дошло.

– Ага. Учитывая, что он стрелял пустышками, я чувствовал бы себя круглым идиотом.

Мы с Джимом обнялись (обычно я такого с мужчинами не делаю), потом из вертолета вылез Бун, и они пожали друг другу руки. Джим сел в пикап и уехал, а пилот запустил моторы, поэтому у нас с Буном появилась минутка поговорить так, чтобы за шумом винтов нас никто не услышал.

– Как ты узнал? – спросил я. – И когда понял?

С мгновение Бун смотрел на меня разинув рот, потом рассмеялся.

– Черт, не думал же ты, что я заслоню Плеши от пули, а?

Мы оба рассмеялись, но я не мог бы сказать наверняка. Я сомневался, что он так быстро успел распознать оружие Дольмечера.

– Мне всегда хотелось быть агентом спецслужб, – признался Бун. – Потому что лишь он один на свете может сбить с ног президента, а ему только спасибо скажут.

Мы забрались в вертолет, и Бун стал давать пространное, состоявшее из односложных «э-э…», «ага» и «черт…» интервью о том, как жизнь ближнего показалась ему важнее собственной. Он выдал себя за бостонского гринписовца по имени Даниэль Винчестер. Я улучил возможность подремать. Я надеялся, мы пролетим над яхт-клубом, так как мне хотелось посмотреть на наш причал, узнать, спустил ли Вес на воду запасной «Зодиак». Если да, то я, вероятно, скоро снова буду в деле. Мне повезло: нас подбросили до самого аэропорта.

По синей ветке трамвая мы добрались до «Аквариума». В яхт-клубе меня слишком быстро узнали бы, поэтому я отправил Буна на разведку, а сам послонялся вокруг «Макдоналдса». Купил себе молочный коктейль с подслащенными крошками, какие выплевывают их автоматы. Может, он послужит буфером токсичным отходам у меня в организме?

Бун вернулся, улыбаясь до ушей. «Зодиак»-то был на месте, но мотор – в жалкие десять лошадиных сил, да и то в нем отсутствовали кое-какие стратегические детали. Поэтому перво-наперво мы подготовились. Со склада на одной из пристаней мы купили шланг для подачи топлива, свечи зажигания и другие важные мелочи, какие Вес мог снять, чтобы обездвижить «Зодиак». Бун помахал своей стопкой кредитных карточек. Потом по зеленой ветке мы поехали на Кенмор-сквер, а там пересели на автобус до Уотертауна. Оттуда было всего две мили пешком до дома Кельвина. К тому времени мои джинсы почти стояли от засохшей грязи, и в какой-то момент мне пришлось спуститься в чахлые кусты и наскоро опустошить кишечник на битое стекло. За этим занятием я проверил содержимое бумажника и сообразил, что все мои кредитные карточки принадлежат мертвецу. Мое преображение в отщепенца почти завершилось. Неделю в Нью-Гэмпшире меня кормил Джим, но теперь я вернулся в Бостон, и за душой у меня ничего, кроме сильнейшей диареи.

– Тебе тоже следовало бы сейчас откланяться, – сказал я, вернувшись, Буну. – Черт, ты же теперь герой и вообще прогремел на всю страну. Сможешь оправдаться, рассказать свою историю.

– Я об этом подумывал, – признался Бун.

– Так не стесняйся. Я без тебя обойдусь.

– Ага, но так интереснее.

– Как знаешь. – Это удобное выраженьице я подцепил у Барта.

– Я еще с тобой потусуюсь, посмотрю, как все обернется.

– Как знаешь.

В надежде очистить прямую кишку, я закинул в рот новую горсть слабительных. Похоже, они оказывали желаемое действие, так как тошнота и спазмы понемногу отпускали. Может, скоро удастся сократить потребление таблеток и затолкать в себя биг-мак или еще что-нибудь. Или, если мы доберемся до Хоа, немного вареного риса.

К Кельвину мы вернулись почти через двенадцать часов после первого, полночного визита. Поскольку было светло, мы позвонили во входную дверь, у которой нас ждало семейное приветствие по полной программе: собаки тыкались носами нам в пах, дети показывали новые игрушки, жена Кельвина, Шарлотта, принесла большие стаканы клюкволина. Все дети бегали голышом или в памперсах, и вскоре я к ним присоединился, так как Шарлотта не пустила меня в комнату в грязных джинсах. Мне удалось отвоевать лишь разноцветные трусы и футболку. Буну пришлось расстаться с носками и рубашкой. Все это отправилось в стиральную машину, а мы, полуголые, спустились в подвал.

Сестра Шарлотты обставила кабинет Кельвина наверху в точности так, как он хотел: эргономичная мебель, пара дополнительных колонок, подсоединенных к главной стереосистеме, кофеварка, стенные панели в теплых тонах. Он проводил тут примерно час в неделю – за написанием писем матери и сведением семейного бюджета. А после сто часов в неделю проводил в сыром, темном и захламленном подвале. Тут был верстак в углу, где он мастерил всякую всячину. Бильярдный стол посередине, за которым он отдыхал. У одной стены – старый бетонный чан для белья, который он использовал под писсуар. Две стены он завесил от пола до потолка старыми грифельными досками, которые купил на блошином рынке. Только так он и мог думать: стоя у грифельной доски. Иногда из-под мелка выходили долгие цепочки уравнений, иногда – блоки компьютерных программ. Сегодня тут было огромное количество пяти– и шестиугольников. Кельвин явно занялся органической химией и рисовал множество полициклических молекул. Вероятно, прикидывал энергетический баланс трансгенных бактерий.

– Уже сдались? – не оборачиваясь, спросил он. Ради разнообразия у меня был для него сюрприз.

– Нет. Мы его нашли.

– Правда? И как он?

– С головой не все ладно, но в сознании. Не знаю точно, какое обвинение ему предъявят.

– Вот уж точно, – согласился Бун. – Покушение на убийство на него никак не повесить.

Кельвин с минуту глядел на нас молча, потом решил не засорять себе мозги нашими объяснениями.

– У меня есть кое-какие идеи, – сказал он, кивая на грифельные доски.

– Валяй.

– Во-первых, вы новости слышали?

– Кто бы говорил? – парировал я. – Ты про Плеши знаешь?

– Черт, да мы эти новости делали! – сказал Бун.

– Нет, я про бостонские новости.

Взяв с бильярдного стола развернутую «Геральд», он показал нам полнополосный заголовок:

Ниже была фотография упитанного белого мужика без рубашки, но с обильной сыпью хлоракне.

– Значит, про бактерию уже известно, – сказал я.

– Не совсем, – поправил меня Кельвин. – О ней многие знают, но тут, – он кивнул на «Геральд», – ничего не говорится. А что до «Глоуб», то сам знаешь, что там публикуют: сплошь сумасбродные спекуляции. Все считают, это просто выброс токсичных отходов.